Глава 6 Освобождение Лили

Гр’Кара’Та жгла нас обоих.

Я не должен был её желать. Она — враг. Она — эльф.

Для большинства орков — эльфы как старая рана, что не болит, но ноет каждый раз, когда ступаешь вдоль границ родной земли.

Слишком гордые. Слишком надменные, чтобы когда-либо признать, что мы дышим тем же воздухом. Любим так же. Сражаемся. Живём.

И слишком лживые, чтобы признать, что предали первыми.

Многие думают, что орки ненавидят эльфов из-за войны. Старой. Забытой. Но нет. Ненависть — это слишком простое чувство.

То, что мы испытываем, — память.

Мы помним, как нас называли зверьми. Как выжигали наши священные рощи. Как требовали поклониться их богине — в обмен на мир.

Мир за сломленную гордость.

Мир за отказ быть собой.

Нам не нужен был такой мир. Они — напали.

Мы выстояли. Они — ушли.

Но земля помнит.

И мы тоже.

Я никогда не трогал эльфиек, хоть на наших стоянках и бывали такие. Ведьмы, продающие свои амулеты. Шлюхи, продающие своё тело.

Не хотел. Не было нужды. Они хрупкие. Скользкие. Прекрасные — но не для нас. Как роса на вершине — красива, но не напоит. И слишком быстро исчезает.

Но эта… Она нашла мою стрелу в ночь Гр’Кара’Та. В священную ночь, когда сам Ша’Каар слышит наш зов.

Я должен был просто отвернуться.

Сказать, что не видел. Пройти мимо.

Но она… пробудила во мне что-то давно забытое.

И этот её взгляд. Она смотрит, как будто видит не орка. Мужчину.

И пусть я всё ещё могу сдержаться, но чувствую, как рушатся старые стены. Медленно. Камень за камнем.

Она рушит их.

Хрупкая, красивая, нежная…

Но когда она выгнулась, судорожно вцепившись в шкуры, когда всхлипнула, тоненько, по-звериному, я понял — она не справляется. Её трясёт. Лоб мокрый, кожа горит. Глаза — закрыты, но веки подрагивают. Её разум должно быть сопротивляется, но тело зовёт. Меня.

Ша’Каар, ты издеваешься.

Я опустился. Ни к груди. Ни к губам. Сразу к центру. Так будет честнее. С первым же пиком ей станет легче. Тогда и решит сама свою судьбу.

Никогда ещё Вольный Ветер не склонялся к женщине.

Никогда не говори никогда.

Между бедер. Туда, где пульсировал жар. Туда, где у каждой женщины — дыхание жизни.

Влажные складочки поблёскивали в полутьме шатра, и я осторожно коснулся их губами. Мокрые. Горячие. Нежные.

Поцеловал медленно. Почтительно. Будто давал клятву. Вечный обет.

Она вздрогнула. Тихо застонала. Дернулась — от страха или желания, не знаю. Я не касался её дальше. Ждал.

— Нет… — выдохнула она.

Я застыл.

Скажи. Скажи мне, чего хочешь.

Не толкай меня в бездну, если не хочешь быть в ней со мной.

— Скажи, — прошептал я. — Скажи, эльфийка. Я не прикоснусь больше, пока ты не попросишь.

Она молчала. А потом:

— Пожалуйста… Ещё…

Слова вылетели хрипло, как исповедь. И я… подчинился.

Я снова склонился, проводя губами по её коже — медленно, будто шептал молитву. С каждым прикосновением она становилась мягче. Горячее. И, боги, прекраснее. Я чувствовал, как она раскрывается — не телом, душой. Как подаётся мне навстречу. Как стонет. Как цепляется тонкими пальцами за шкуры.

Тогда я коснулся её языком. Осторожно провёл им снизу вверх, одновременно целуя и посасывая её центр.

Эльфийка выгнулась, подалась сильнее ко мне в объятия. И я продолжил своё порочное и одновременно святое дело. Нежно трогал её губами и языком, слизывал её сладкие соки, пировал, пока её стоны не стали громче, чувственнее. Пока она не забормотала что-то неразборчивое, кажется, на древне-эльфийском.

Когда она достигла вершины — я почувствовал это всем собой. Она дрогнула. Выгнулась. Замерла. И будто… растворилась. А я понял, что всё. Пропал.

Поднял голову.

Эльфийка. Разгорячённая. Взъерошенная. Но в сознании.

Она смотрела прямо мне в глаза.