Я вдруг обратила внимание на то, какая девочка худенькая под всеми этими лохмотьями. У нее были темные волосы, свалявшиеся от грязи. Личико было бледным.

Она была бы похожа на обычного ребенка, если бы не желтые светящиеся глаза, похожие на совиные.

Эта малышка  — одна из них? Неблагая?

Горло перехватило, но страх быстро уступил место сочувствию и жалости.

Этот торговец избил бы ее, если бы я не вмешалась! И никто бы его не остановил. Понимание этого придало мне сил.

— Привет, — опасливо поздоровалась я и присела я перед ней на корточки, пачкая подол платья в грязи. — Как тебя зовут? Ты взяла у этого человека деньги, да? Если вернешь, я куплю тебе яблок.

Девочка посмотрела на меня исподлобья желтыми хищными глазами и покрепче сжала губы. И стиснула яблоко. Отступила на шаг.

Я подавила вздох.

Конечно, так она и поверила незнакомой и непонятной тетеньке. Уверена, торговец далеко не первый из тех, кто попытался ее ударить. Как тут поверишь взрослым?

Вокруг нас уже успела собраться небольшая толпа, а я все ждала ответа.

— Ласточка!  — подлетела ко мне няня Урсула.  — А ну отойди, да она ж тебя сейчас…

Желтые совиные глаза девочки прищурились, она бросила взгляд мне за плечо. Присела от испуга и вся как будто сжалась. Сейчас убежит ведь  — и ищи ее потом.

— Тихо!  — своим лучшим властным тоном сказала я.

Такой тон со временем вырабатывается у каждого, кто часто имеет дело с детьми, а я всю жизнь работала воспитателем. Удивительно, но со взрослыми он тоже иногда срабатывал.

Вот и няня Урсула тоже послушалась. Повисла тишина.

— Какое красивое яблоко,  — сменила тактику я, улыбаясь девочке.  — Вкусное? Как думаешь, стоит мне купить таких же?

Девочка прищурилась. Глаза у нее в самом деле были совиными: желтыми, с большими круглыми зрачками и без белков. В остальном она была похожа на обычного ребенка, разве только закуталась во множество слоев лохмотьев и стала похожа на холмик. Ну и тонкие черты лица делали ее неуловимо похожей на птичку.

Она уставилась мне на грудь и, проследив за ее взглядом, я поняла, что девочка разглядывает брошь, приколотую к платью Ивари: изящную, с эмалевыми цветами.

— Нравится?  — спросила я.  — Хочешь посмотреть поближе?

Несколько секунд девочка молчала, а потом отрывисто кивнула, глядя на меня исподлобья. Я протянула ей брошь, аккуратно отколов от тонкой шифоновой ткани.

Девочка, переложив яблоко в одну руку, второй взяла брошь так аккуратно и старательно, как будто та была хрустальной. Ладошка была была, конечно, исключительно чумазой, но достаточно ловкой.

— Леди!  — крикнул кучер в этот момент.  — Едем  — нет? Нам бы до темноты на большую дорогу выехать, не успеем же!

Девочка дернулась и, раньше, чем я успела что-либо сказать, все так же аккуратно вернула мне брошь. Коротко и благодарно улыбнулась.

Удивительная честность для уличной воришки. Интересно, сколько ей? На вид  — лет шесть, но вполне может быть и больше, учитывая, что она наверняка плохо питается.

— Теперь отдашь деньги, которые взяла? Если ты это сделаешь, я куплю тебе столько фруктов, сколько захочешь.

Нет, я могла бы, конечно, прочитать лекцию о том, что воровать нехорошо. Но малышка явно воровала не от скуки, а от голода. Вряд ли у нее были другие варианты для того, чтобы добыть себе пропитание. Какие уж тут лекции. Для них еще настанет время, если у меня все получится. Только бы подобрать к ней ключик.

Еще немного побуравив меня взглядом, девочка полезла в куда-то в карман своей многослойной одежки и принялась выгребать оттуда монетки. И выгребать. И выгребать…

В конце концов в руке торговца оказалась солидная горсть медяков. Однако. А малышка явно не промах.

— Вот отреб…  — начал торговец.

— Мы хотим купить ваши фрукты,  — перебила я. Сначала называет малышку отребьем, а потом возмущается, что та ворует.

Он хмыкнул, пересчитывая деньги. Девочка, отдав ему последнюю монетку, насупилась сильнее и смотрела на меня волком. Явно не ждала ничего хорошего.

— Какие?  — спросил торговец у меня.

— Какие?  — переадресовала я вопрос девочке.

Она недоверчиво наклонила голову. Затем, не говоря ни слова, принялась показывать: на яблоки, груши и, поколебавшись, на клубнику, которая находилась в самой глубине лотка как самый дорогой товар.

Рассчитавшись с торговцем и обменяв один серебряный на горсть медяков, я повернулась к девочке. В руках у меня был простой холщовый мешок с фруктами, который я ей протянула. Обещания надо выполнять.

— Пошли, ласточка!  — проговорила мне в ухо няня Урсула.  — Что на тебя нашло-то такое  — не пойму! Возвращайся в карету, пока эта тварь…

Няня Урсула недоговорила, потому что в этот момент девочка обхватила меня одной рукой за пояс  — второй она прижимала к себе фрукты.

Я уже думала, что хитрюга решила вытащить деньги из моей сумки, но та, кажется просто меня… обняла.

Няня Урсула взвизгнула и принялась отрывать девочку от меня.

— А ну отошла от нее! Дрянь!  — замахнулся торговец.

— Хватит. Это просто ребенок.

Я поменяла нас местами так, чтобы закрыть девочку от излишне ретивых защитников.

Внутри клокотала уже даже не злость, а ярость.

— Прекратите. Пойдем. Иди сюда.

Пора было заканчивать этот цирк, на которой сбежалась половина города.

Отведя девочку в сторону, я присела перед ней на корточки, чтобы удобнее было разговаривать. Вид у нее был испуганный. Наверное, если бы я не сжимала ее локоть, она уже бы попыталась сбежать.

Вторая рука, которой она прижимала к телу мешок с фруктами, напряглась.

Я вздохнула. От сочувствия хотелось плакать, но сейчас для этого было не время и не место.

— Они твои,  — поспешила успокоить я.  — Не переживай, никто не отберет. Ты одна тут?

Осторожный кивок.

Интересно, она умеет говорить? Впрочем, речь понимает, это уже немало. С остальным разберемся.

— Родители?

Ноль реакции.

— Братья, сестры?

Снова ничего.

— Друзья?

Ничего.

Я вздохнула снова. Видимо, она в самом деле одна здесь. Я знала, что дети, попадая на улицу, часто сбиваются в стаи, но, видимо, даже уличные хулиганы не захотели принять к себе “неблагую”. Сердце снова сжалось.

— Хочешь поехать со мной? Я отправляюсь в новый дом. Он далеко отсюда, но там есть…

Собственно, я понятия не имела, что там есть, но этого и не требовалось: девочка быстро-быстро закивала и вцепилась в мою руку, второй по-прежнему крепко прижимая к себе мешок с фруктами.

Так, о том, что легко доверять незнакомым тетям и дядям, которые покупают фрукты и предлагают куда-то поехать, мы с ней тоже попозже поговорим.

— Хочешь? Хорошо. Пойдем в карету. Хочешь на ней покататься?

Совиные глаза девочки снова засияли  — но уже осторожным недоверчивым восторгом, а не магией. Я против воли усмехнулась.

— Ласточка, да куда ж ты ее,  — загородила дорогу няня Урсула.

— Она поедет с нами.  — Я обогнула ее и распахнула дверь карету перед девочкой.  — Забирайся.

Та быстро, как обезьянка, вскарабкалась по ступеньками уселась на сидение  — на самый краешек, как будто в любой момент готова была сбежать. Настороженно уставилась на меня и на няню Урсулу. Фрукты она, конечно, так и не выпустила из рук.

— Куда?  — няня Урсулу приложила руку к груди.

Я захлопнула дверь кареты.

— В приют.

— Так мы же…

— И мы туда едем, — отрезала я, а затем понизила голос. — Няня Урсула, зачем нам монастырь? У нас есть дом. Туда и отправимся.

Не хотелось спорить посреди улицы, но выбора, кажется, не было.

— Да куда ж… Да там же…

И тут я не выдержала. Шагнула к няне Урсуле ближе, вдохнула аромат лаванды и заговорила, как могла тихо и спокойно:

— Няня Урсула, там дети. Я за них отвечаю, раз уж мой отец оставил мне этот дом. Они не выбирали, какими родиться. И эта девочка  — тоже. Предлагаете оставить их на улице?

— Но она же…

— Ребенок. И ее родители выбросили на улицу. А если бы я родилась такой? Вы бы тоже называли меня “дрянью”?

Я замолчала. Из того, что я успела понять  — няня Урсула души не чаяла в Ивари. Секунды текли, няня молчала.

— Так они ж… отродья…

— Дети,  — отрезала я.

Повисло молчание. Мы буравили друг друга взглядами. Няня Урсула явно над чем-то раздумывала.

— Какая-то ты… странная стала, ласточка,  — наконец сказала она.  — Как сама не своя. Заболела что ли?

Я похолодела. Ну вот, допрыгалась я. Сейчас она все поймет и сдаст меня местным психиатрам или местным инквизиторам. И все, и трындец бабушкиным котятам. Я уже ждала обвинений, когда няня Урсула вдруг сказала жалостливо:

— Неужто развод на тебя так подействовал? Уж так ты своего генерала любила, так любила…

Она покачала головой и вдруг ласково провела по моей щеке сухой рукой.

Глаза у нее были на мокром месте.

— Любила?  — растерянно переспросила я.

Воспоминаний о генерале у меня в голове и в самом деле осталось много  — наследие Ивари. Я могла в мельчайших деталях описать из свадебный танец, первый завтрак, как генерал делал ей предложение, как смотрел, как звучал его голос, какого цвета у него глаза.

В памяти Ивари намертво отложилось сказанное хриплым голосом: “Будьте моей женой, мисс Хант”. Вот только я бы не сказала, что генерал Реннер выглядел счастливо влюбленным.

А вот Ивари… воспоминания были буквально затоплены эйфорией и нежностью.

Сомнений не было: она и правда его любила.

Как же так вышло, что же она такого сделала, что этот генерал Реннер не просто с ней развелся, а захотел выгнать подальше?

Попользовался глупышкой? Захотел жениться на любовнице и жена стала лишней? Оклеветал? Или Ивари в самом деле что-то натворила?

— Ох, ласточка,  — няня Урсула вдруг сгребла меня в объятия, и я совсем растерялась.

— Ну-ну,  — похлопала я ее по плечу. Спустя минуту, когда ничего не изменилось, я предложила:  — Поехали, а то скоро стемнеет.

Няня Урсула кивнула, вытирая нос платком, отстранилась. Опасливо покосилась на девочку, тихо, как мышка, сидящую в карете.