Несмотря на все это, Россия более, чем когда-либо прежде, продолжала сохранять свою роль поставщика сырья: конопли, льна, смолы, корабельных мачт — и продовольствия: хлеба, соленой рыбы. Случалось даже, что экспорт, как это было в Польше, не соответствовал реальным излишкам. Например, «в 1775 г. Россия дозволила иностранцам вывоз своего хлеба, хотя часть империи страдала от голода»³⁰¹. К тому же, говорит этот мемуар 1780 г., «редкость монеты вынуждает земледельца лишать себя необходимого, дабы уплачивать налоги» (которые взимались в деньгах). И эта нехватка монеты давила на помещиков, вынужденных «покупать в кредит обычно на один год и продавать свои урожаи за наличные за полгода или год до жатвы», отдавая «припасы по дешевой цене, чтобы компенсировать процент на авансы». Здесь, как и в Польше, авансы под будущие урожаи искажали условия обмена.

Тем более, что помещики, по крайней мере крупные, находились в пределах досягаемости европейских купцов. Их в принудительном порядке перевели в Санкт-Петербург, пребывание в котором, сообщает один отчет 1720 г., «вызывает у них омерзение, понеже оно их разоряет, удерживая вдали от их земель и их старинного образа жизни, каковой они предпочитают всему на свете, так что, ежели царь не утвердит до своей кончины преемника, способного поддержать то, что он столь счастливо начал, народы сии, яко бурный поток, вновь впадут в прежнее свое варварство»³⁰². Предсказание оказалось неверным, ибо, когда царь неожиданно умер в 1725 г., Россия продолжала открываться в сторону Европы, поставлять ей все возраставшие количества сырья. 28 января 1819 г. Ростопчин напишет из Парижа своему другу Семену Воронцову, все еще пребывавшему в Лондоне: «Россия — это бык, которого поедают и из которого для прочих стран делают бульонные кубики»³⁰³. Что, между прочим, свидетельствует, что выпаривать мясные бульоны для изготовления из них сухих экстрактов умели и до Либиха (1803–1873), давшего свое имя этому процессу.

_{Санкт-Петербургский порт в 1778 г. Гравюра по рисунку Ж.-Б. Ле Пренса. Фото Александры Скаржиньской.}

Нарисованная Ростопчиным картина, хоть она и преувеличена, не целиком ложна. Тем не менее не следует упускать из виду, что эти поставки сырья в Европу обеспечили России превышение ее баланса и, следовательно, постоянное снабжение монетой. А последнее было условием проникновения рынка в крестьянскую экономику, важнейшим элементом модернизации России и ее сопротивления иноземному вторжению.

Случай Турецкой империи

Турецкая империя напоминает русский вариант, хотя и с весьма сильными различиями. Эта империя, рано сложившаяся, с самого начала активная, с наступлением XV в. стала как бы контр-Европой, «контрхристианским миром». Фернан Гренар справедливо усматривал в турецком завоевании нечто совсем иное, чем варварские нашествия V в., «азиатскую и антиевропейскую революцию» ³⁰⁴. И вне всякого сомнения, империя эта с самого начала была также и миром-экономикой, наследником древних связей мира ислама и Византии, прочно охраняемым действенной мощью государства. Французский посол г-н де Ла Э писал в 1669 г.: «Великий сеньор [Великий турок] находится выше законов, он отправляет своих подданных на смерть без юридических формальностей, а часто и без правового основания, завладевает всем их имуществом и распоряжается им, как пожелает»³⁰⁵. Но компенсацией за такую деспотическую власть долгое время служил «турецкий мир» (pax turcica) — мир наподобие римского, вызывавший восхищение Запада. Компенсацией была также и очевидная способность удерживать в определенных рамках европейских партнеров, без которой было не обойтись. Даже Венеция оказывалась вынуждена в Стамбуле лавировать, идти на компромиссы. Она туда проникла лишь до того предела, до которого ей позволяли проникнуть. Лишь когда власть Великого турка пойдет на убыль, турецкий мир-экономика проявит признаки дезорганизации. И к тому же «упадок» этот, о котором чрезмерно много говорит историография, был «менее быстрым и менее глубоким, чем это обычно себе представляют»³⁰⁶.

Основы мира-экономики

Первым условием турецкой самостоятельности было сверхобширное пространство: Османская империя тоже имела планетарные размеры. Кто только на Западе не прославлял ее баснословную протяженность, удивляясь ей и испытывая беспокойство по ее поводу? Джованни Ботеро (1591 г.) приписывал ей 3 тыс. миль^*EO побережья, отмечая, что от Тебриза до Буды было 3200 миль, от Дербента до Адена — столько же и чуть меньше 4 тыс. миль — от Басры до Тлемсена³⁰⁷. Султан царствовал-де над тридцатью королевствами, на Черном море и на море Белом (которое мы именуем Эгейским), на Красном море и Персидском заливе. Империя Габсбургов в пору своего апогея была еще обширнее, но то была империя, разбросанная по всему миру, разделенная бескрайними морскими пространствами. Что до империи Османов, то она была цельной; то была компактная совокупность земель, посреди которых вторгшиеся воды морей были как бы пленниками.

Располагаясь между внешними линиями крупной международной торговли, эта земля образовывала пучок постоянных связей и ограничений, почти что крепость и равным образом — источник богатств. Во всяком случае, именно суша создала ближневосточный перекресток, который дал Турецкой империи живой источник ее могущества, в особенности после завоевания в 1516 г. Сирии, а в 1517 г. — Египта, что придало завершенность ее величию. Правда, в эту эпоху Ближний Восток не был более, как во времена Византии и первых триумфов ислама, мировым перекрестком по преимуществу. К выгоде Европы состоялось открытие Америки (1492 г.) и пути вокруг мыса Доброй Надежды (1498 г.). И если Европа, слишком занятая на западе, не оказала всеми своими силами сопротивления Османской империи, то оттого, что препятствия для завоеваний турецкого ислама выросли как бы сами собой. Он не овладеет за пределами Алжирского регентства Марокко, Гибралтаром и подступами к Атлантике, он не станет хозяином всего Средиземноморья и не справится на востоке с Персией — непреодолимой преградой, лишившей его важнейших позиций по отношению к Индии и Индийскому океану. Ч.Боксер утверждает, что битва при Лепанто (7 октября 1571 г.), положившая конец османскому господству на Средиземном море (открытому тремя десятками лет раньше турецкой победой при Превезе, в 1538 г.), и воинственный взлет Персии при Аббасе I были главными причинами остановки турецкого продвижения³⁰⁸. Конечно, но не следует также недооценивать и португальское присутствие, бросавшее вызов исламу в Индийском океане, ибо эта победа морской техники Европы внесла вклад в то, чтобы помешать турецкому чудовищу эффективным образом выйти за пределы Персидского залива и Красного моря.

Итак, ближневосточный перекресток утратил часть своей ценности, но до сведения его к ничтожеству было далеко. Драгоценная левантинская торговля, долго не имевшая равных, не приостановилась, когда турки заняли Сирию (1516 г.) и Египет (1517 г.), и пути близлежащих районов Средиземного моря не запустели. Море Красное и море Черное (последнее было для Стамбула столь же важно, как «Индии» для Испании) продолжили свою службу. Казалось, после 1630 г. отвлечение в сторону Атлантики пряностей и перца, предназначавшихся для Европы, было окончательным; но шелк, а вскоре затем кофе, наркотики и, наконец, хлопок и хлопчатые ткани, набивные или нет, переняли эстафету.