Изменить стиль страницы
  • Николай Макарович писал:

    Я влюблен в Генриэтту Давыдовну,
    А она в меня, кажется, нет —
    Ею Шварцу квитанция выдана,
    Мне квитанции, кажется, нет.
    Ненавижу я Шварца проклятого,
    По котором страдает она!
    За него, за умом небогатого,
    Замуж хочет, как рыбка, она.
    Дорогая, красивая Груня,
    Разлюбите его, кабана!
    Дело в том, что у Шварца в зобу не…
    Не спирает дыхания, как у меня.
    Он подлец, совратитель, мерзавец —
    Ему только бы женщин губить…
    А слуга ваш покорный — добряк и красавец, —
    Продолжает в немилости быть.
    Я красив, я брезглив, я нахален,
    Много есть во мне разных идей,
    Не имею я в мыслях подпалин,
    Как имеет их этот индей!
    … … … … … … … … … … …
    Полюбите меня, полюбите!
    Разлюбите его, разлюбите!

    Поясню, о какой «квитанции» идет речь. Дело в том, что, помимо своих прямых обязанностей, Генриэтта Давыдовна ещё и собирала деньги на МОПР. И тем, кто вносил туда деньги, выдавалась квитанция. А Олейникову такую квитанцию она дать позабыла.

    Шварц не оставался в долгу. Но отвечал кратко, лаконично:

    О, Груня, счастья вам желая,
    Хочу я вас предостеречь:
    Не верьте страсти Николая,
    Он в сети хочет вас завлечь.
    Ведь он — одни слова пустые,
    Туман… да волосы густые.

    Не вступая в «обзывательную» полемику с предыдущими «ораторами», но более категорично, продолжал игру Николай Заболоцкий:

    Облака летят по небу,
    люди все стремятся к хлебу,
    но, имея в сердце грусть,
    Груня! — я куда стремлюсь?
    Груня, Груня, сколь терзаешь
    ты мне сердце, ай-ай-ай…
    К черту службу! Улетаешь
    завтра ты со мной в Китай!

    «А Груня занята детьми, — рассказывала Фаина Давыдовна, её сестра (по «Ежу» — «умная Маша»). — Она была совершенно сумасшедшая мать. Перед гостем ставилась бутылка вина, а она шла к детям.

    Улица Чайковского,
    Кабинет Домбровского.
    На столе стоит коньяк,
    У стола сидит Маршак, —

    сочинение одного из постоянных гостей Домбровских, известного в те годы шахматиста и математика А. Я. Моделя. Потом приходил домой Вячеслав Домбровский, и с гостем садились играть в шахматы. А если бывал Шостакович, то они устраивались у рояля и играли в четыре руки».

    По версии С. С. Шишмана, автора-составителя сборника «Несколько веселых и грустных историй о Данииле Хармсе и его друзьях» (Л., 1991), это четырехстишие (и его продолжение) принадлежит перу Н. Олейникова и Е. Шварца.

    В. Р. Домбровский был командующим погранвойсками Ленинградского ВО, имел четыре ромба, что не мешало ему быть хорошим музыкантом. В юности он окончил консерваторию и юридический факультет. Он был внучатым племянником прославленного Ярослава Домбровского, героя Парижской коммуны, и сыном Ромуальда Домбровского, известного русского революционера. После подавления Польского восстания Ярослав Домбровский был арестован, осужден, но бежал из пересыльной тюрьмы. Выбраться ему и его жене из России помог двадцатилетний студент московского университета Болеслав Петрович Шостакович, с которым он, в общем-то, познакомился случайно. Теперь дружили их внуки.

    Но особенно много народа собиралось у Домбровских на день рождения Генриэтты Давыдовны. Владимир Васильевич Лебедев, да и другие художники Детского отдела рисовали шаржи на присутствующих, а Маршак, Олейников, Шварц, Заболоцкий, молоденький Юра Владимиров, Хармс, Введенский и гости — не поэты соревновались в сочинении эпиграмм друг на друга. Лучшие подписывались под шаржами.

    А 9 мая 1929 года Николай Заболоцкий принес большое шуточное послание «На день рождения Груни» и, торжественно зачитав его, вручил виновнице торжества. В памяти её сестры сохранилось лишь четыре строки оттуда:

    …Ты родила двух-трех мальчишек,
    Даешь ты на обед им сыр.
    Ты шьешь им дюжины штанишек.
    Подгузников и пыр и пыр…

    Евгений Шварц сразу занервничал, попросил бумаги и ушел в соседнюю комнату. Удалился и Олейников.

    Минут через десять Шварц уже читал свой экспромт. Вот он запомнился Фаине Давыдовне целиком:

    Один завистник Заболоцкий,
    Полет увидя мотылька,
    Сказал ему с улыбкой плотской:
    — Я придушу тебя слегка!
    Был свернут из стихов кулек
    И был уловлен мотылек.
    Не верь, о Груня, подлецу
    В день твоего рождения,
    Когда, одетая к лицу,
    Приемлешь поздравления.
    Он низкий плут, он обормот,
    А некий Шварц — наоборот!

    Услышав голос «соперника», вышел и Николай Макарович. Очень важный и серьезный, он прочитал:

    Да, Груня, да. И ты родилась.
    И ты, как померанц, произросла.
    Ты из Полтавы к нам явилась
    И в восхищенье привела.
         Красивая, тактичная, меланхоличная!
         Ты нежно ходишь по земле,
         И содрогается все неприличное,
         И гибнет пред тобой в вечерней мгле.
    Вот ты сидишь сейчас в красивом платьице
    И дремлешь в нем, ты думаешь о Нем,
    О том, который из-за Вас поплатится —
    Он негодяй и хам
                  (его мы в скобках Шварцем назовем).
    Живи, любимая, живи, отличная… Мы все умрем.
    А если не умрем, то на могилку к вам придем.

    К несчастью, все эти экспромты, как и шаржи художников, канули в Лету КГБ (НКВД?), когда в 1937 году Домбровские были арестованы. Вячеслав Домбровский был тогда же расстрелян, а Генриэтта Давыдовна получила свои десять лет. В сорок девятом её взяли вторично; в пятьдесят первом пошли по этапу и оба её сына — Ромуальд и Вячеслав.

    Взгляд изнутри

    Со стороны, действительно, могло показаться, что детство детской литературы было веселым и безмятежным, что в Детском отделе ГИЗа работают только единомышленники. А на самом деле все они, редакторы и авторы, были очень разными. Даже не по отношению к искусству или литературе. А по методу работы в ней.

    Разногласия копились, разрастались, кипели страсти, как в пробуждающемся вулкане. И, конечно, в первую очередь большинство претензий предъявлялось Маршаку — Учителю и начальнику.