Эти «биржевые» сборища на Риальто устанавливали цены товаров, вскоре они стали устанавливать и курс государственных займов Синьории (ибо Синьория, жившая прежде всего налогами, все больше и больше прибегала к займу)¹⁶⁹. Они фиксировали ставки морского страхования. Еще сегодня Страховая улица (Calle della Sicurtà) в двух шагах от Риальто хранит память о страхователях XIV в. Все крупные дела улаживались, таким образом, на улицах, прилегающих к мосту Риальто. Если случалось, что какой-нибудь купец бывал «лишен права ходить на Риальто», то такая санкция «означала, как свидетельствуют многочисленные прошения о снисхождении, что он оказывался лишен права заниматься крупной торговлей»¹⁷⁰.

Очень рано сложилась купеческая иерархия. Первая известная нам перепись венецианцев-налогоплателыциков (1379–1380)¹⁷¹ позволяет выделить среди подлежавших обложению дворян (всего их было 1211) 20 или 30 самых состоятельных семейств, а также отметить нескольких разбогатевших простолюдинов (popolani) — всего шесть человек — плюс нескольких очень зажиточных лавочников, мясников, сапожников, каменщиков, мыловаров, золотых дел мастеров, бакалейщиков (эти последние первенствовали).

Распределение богатства было в Венеции уже весьма диверсифицированным, и прибыли от торговых операций аккумулировались там в самых разнообразных хранилищах, скромных или значительных; эти прибыли непрестанно инвестировались и реинвестировались. Суда, громадные плавучие дома, как их позднее увидит Петрарка, почти всегда делились на 24 карата (каждый собственник имел некоторое число этих акций). Как следствие корабль был капиталистическим с самого начала. Товары, которые грузили, обычно закупались на аванс, предоставленный кредиторами. Что касается денежной ссуды (mutuo), то она изначально существовала и в противоположность тому, что соблазнительно было бы предположить, не была запачкана грязью ростовщичества. Венецианцы очень рано признали «законность кредитных операций по критериям деловых людей»¹⁷². Это не означает, что не практиковался также и ростовщический кредит (в том смысле, какой мы бы придали этому слову) и с очень высоким процентом (поскольку нормальная ставка, «согласно обычаю нашего отечества» — «secundum usum patriae nostrae», — уже составляла 20 %), да еще и с залогом, который затем оставался в когтях заимодавца. Такими приемами семейство Циани с XII в. завладело большей частью земельных участков вокруг площади Св. Марка и вдоль улицы Галантерейщиков (Мерчериа — Merceria). Но разве до появления современной банковской организации ростовщичество не было повсюду необходимым злом? Сразу же после Кьоджийской войны, которая страшным образом ее потрясла, Венеция смирилась с заключением у себя первого договора (condotta) (1382–1387 гг.)¹⁷³ с еврейскими ростовщиками, ссужавшими деньги простому народу, а при случае и самим патрициям.

_{Венецианские купцы обменивают сукна на плоды Востока. Марко Поло. Книга чудес. Национальная библиотека (Ms. 2810).}

Но коммерческая ссуда (mutuo ad negotiandum) — дело другое. Это было необходимое орудие торговли, ставка его, хоть и высокая, не считалась ростовщической, поскольку в общем она находилась на уровне процента на денежные ссуды, практиковавшегося банкирами. В девяти случаях из десяти торговый кредит бывал связан с договорами о товариществе, так называемыми colleganza (появившимися по меньшей мере с 1072–1073 гг.)¹⁷⁴, вскоре ставшими известными в двух вариантах. Это была либо односторонняя colleganza: заимодавец (именовавшийся socius stans, т. е. компаньон, остающийся на месте) авансирует некоторую сумму компаньону путешествующему (socius procertans). По возвращении, когда подводится баланс, компаньон путешествующий, выплатив сумму, полученную при отбытии, сохраняет за собой четвертую часть прибыли, а остальное достается капиталисту. Или же colleganza двухсторонняя: в этом случае заимодавец авансирует только три четверти суммы, а компаньон путешествующий вкладывает свой труд и четвертую долю капитала. Тогда доходы делятся пополам. Эта вторая colleganza, по мнению Джино Луццатто, не раз служила для маскировки того, что в односторонней могло показаться ростовщическим¹⁷⁵. Так как слово не изменяет существа, colleganza всеми своими чертами напоминает commenda других итальянских городов, эквивалент которых очень рано и очень поздно встречался как в Марселе, так и в Барселоне. Коль скоро в Венеции слово commenda¹⁷⁶ имело значение «вклад», потребовался иной термин, чтобы обозначить морскую ссуду, заем.

В таких условиях мы поймем позицию, занятую в 1934 г. Андре де Сэйу¹⁷⁷ и принятую большинством историков, включая и Марка Блока¹⁷⁸: в Венеции в 1050–1150 гг. имелось-де «расхождение», разделение Труда и Капитала. Разве же компаньон, остающийся на месте, — не капиталист, остающийся дома? Его компаньон садится на корабль, идущий либо в Константинополь, либо затем в Тану или Александрию Египетскую… Когда корабль возвращается, труженик — socius procertans — является с взятыми взаймы деньгами и с плодами этих денег, ежели путешествие было удачным. Следовательно, с одной стороны, Капитал, с другой — Труд. Но новые документы, открытые с 1940 г.¹⁷⁹, обязывают пересмотреть это слишком простое объяснение. Прежде всего, несмотря на обозначающие его слова, socius stans беспрестанно перемещается. В тот период, который служит объектом нашего наблюдения (до и после 1200 г.), он оказывается в Александрии (в Египте), в Сен-Жан-д’Акре, в Фамагусте и еще того чаще — в Константинополе (многозначительная деталь, которая уже сама по себе могла бы показать, насколько богатство Венеции создавалось в самом теле византийской экономики). Что же касается socius рrоcertans, то в нем не было ничего от безжалостно эксплуатируемого труженика. Помимо того что в каждую поездку он увозил до десятка colleganza (что заранее гарантировало ему, если все пойдет хорошо, существенные прибыли), часто он бывал одновременно заемщиком в одном договоре и заимодавцем в другом.

К тому же и имена заимодавцев, когда мы ими располагаем, раскрывают целую гамму «капиталистов» или так сказать капиталистов, ибо иные из них весьма скромные¹⁸⁰. Именно все население Венеции ссужало свои деньги купцам-предпринимателям, именно оно непрерывно создавало и воссоздавало своего рода торговое общество, охватывавшее весь город. Это вездесущее и стихийное предложение кредита позволяло купцам трудиться в одиночку или же во временных компаниях из двух-трех человек, не создавая таких долгосрочных и накапливающих капитал компаний, какими характеризовался верхний уровень флорентийской активности.

И может быть, как раз совершенство, удобство этой организации, эта капиталистическая самодостаточность и объясняют пределы венецианской предприимчивости. Банкиры Венеции, люди, бывшие обычно чужаками в городе, были «поглощены одной только деятельностью городского рынка и не испытывали тяги к возможному переносу своей деятельности за рамки города в поисках клиентуры»¹⁸¹. Вследствие этого в Венеции не будет ничего сравнимого с приключениями флорентийского капитализма в Англии или, позднее, генуэзского капитализма в Севилье или в Мадриде.