Следует ли из этого заключить, что вплоть до английского завоевания европейская активность лишь слегка затронула Азию, что она ограничилась конторами, едва затрагивавшими огромное тело, что оккупация эта была поверхностной, «накожной», безобидной, что она не изменяла ни цивилизацию, ни общества, что в экономическом смысле она касалась только экспортной торговли, стало быть, меньшей части производства? Подспудным образом здесь вновь возникал спор между внутренним рынком и внешними обменами. В действительности европейские «конторы» в Азии были не более безобидны, чем конторы ганзейские или голландские по всей Балтике и всему Северному морю или чем венецианские и генуэзские конторы по всей Византийской империи, если ограничиться только этими примерами из множества прочих. Европа разместила в Азии очень небольшие группы людей, крохотные меньшинства — это правда; но они были связаны с самым передовым капитализмом Запада. И меньшинства эти, о которых можно было сказать, что они образовывали всего лишь «изначально хрупкую надстройку»⁴¹⁶, встречались не с азиатскими массами, а с другими купеческими меньшинствами, доминировавшими над торговыми путями и обменами Дальнего Востока. И именно эти местные меньшинства отчасти по принуждению, отчасти по согласию открыли в Индии дверь европейскому вторжению, обучили сначала португальцев, потом голландцев, наконец, англичан (и даже французов, датчан и шведов) лабиринтам торговли «из Индии в Индию». С этого времени начался процесс, которому суждено было еще до конца XVIII в. выдать на милость английской монополии 85–90 % внешней торговли Индии⁴¹⁷. Но именно потому, что доступные рынки Дальнего Востока образовывали серию внутренне сплоченных экономик, связанных эффективным миром-экономикой, торговый капитализм Европы смог их блокировать и, пользуясь их силой, манипулировать ими к своей выгоде.

Как постичь глубинную историю Дальнего Востока

Теперь нас интересует как раз базовая история Азии; но признаемся, что ее нелегко постичь. В Лондоне, в Амстердаме, в Париже есть великолепные архивы, но в них картины Индии или Индонезии видишь всегда через историю великих Компаний… В Европе и по всему миру есть также великолепные востоковеды. Но тот, кто оказывается метром в изучении ислама, не является таковым в изучении Китая или Индии, Индонезии или Японии. И больше того, востоковеды часто бывают скорее отличными лингвистами и специалистами по культуре, чем историками обществ или экономики.

Сегодня климат меняется. Интересы синологов, японистов, индологов, исламоведов идут дальше, чем в прошлом, к обществам и к экономическим и политическим структурам. Социологи даже мыслят как историки⁴¹⁸. А за последние двадцать-тридцать лет историки Дальнего Востока, ряды которых множатся, предприняли в поисках подлинного облика своих стран, освободившихся от Европы, пересмотр источников, и разнообразные работы свидетельствуют о том, что Люсьен Февр называл ощущением «истории-проблемы». Это историки — труженики новой истории, результаты которой сменяют друг друга в их трудах и в отличных обзорах. Мы стоим накануне мощного пересмотра [наших представлений].

Коснуться всего вслед за ними — об этом не приходилось и мечтать. Материал настолько обилен (хоть он и оставляет еще так много нерешенных проблем), что не пришло время для создания общей картины. Я, однако же, попробовал на свой страх и риск дать на одном примере представление о масштабе и новизне возникающих проблем. И выбор мой остановился на Индии. Относительно нее мы располагаем несколькими английскими основными трудами и работами группы индийских историков редкой квалификации, написанными, к счастью, на одном — английском — языке, который доступен непосредственно. Они представлялись как отличные путеводители, чтобы пройти через блеск и нищету так называемой средневековой Индии, поскольку для них, в силу уже почтенной договоренности, средние века продолжались до установления английского господства. Это единственный спорный пункт в их подходах по причине предполагаемых им априорных соображений (отставание от Европы в общем и целом на несколько столетий) и потому, что он вводит в дискуссию так называемые проблемы некоего «феодализма», который будто бы одновременно и выживал и разлагался между XV и XVIII вв. Но эти критические замечания относятся к деталям.

Если я выбрал Индию, то не только по этим причинам. И не потому, что ее историю было бы легче постичь, чем какую-либо другую: наоборот, по сравнению с нормами всеобщей истории Индия мне представляется отклоняющимся случаем, очень сложным в политическом, социальном, культурном, экономическом плане. Но на Индию, мир-экономику, занимавший центральное положение, опиралось все: все коренилось в его снисходительности и в его слабостях. Именно с него начинали португальцы, англичане, французы. Единственным исключением был голландец: закрепившись в самом сердце Индонезии, он быстрее остальных выиграл в гонке за монополиями. Но, действуя подобным образом, не слишком ли поздно он взялся за Индию, от которой в конечном счете будет зависеть любое длительное величие для чужеземцев, пришедших с запада, поначалу мусульман, а затем людей Запада?

Индийские деревни

Индия — это деревни. Тысячи и тысячи деревень. Скажем— скорее деревни, нежели просто деревня⁴¹⁹. Использовать в данном случае единственное число — это то же самое, что предлагать произвольный образ типовой индийской деревни, замкнутой в своей коллективной жизни, деревни, которая якобы прошла неприкосновенной, одной и той же и всегда автаркичной, через всю бурную историю Индии. И которая — второе чудо! — была будто бы одной и той же по всему громадному континенту, невзирая на своеобразие различных его провинций (например, столь очевидные особенности Декана, «страны Юга»). Вне сомнения, в некоторых изолированных и архаичных регионах еще и сегодня сохраняется деревенская общность, самодостаточная, способная прокормить и одеть себя, озабоченная только собой. Но это исключение.

Правилом была открытость в сторону внешнего мира деревенской жизни, обрамленной разными властями и рынками, которые за нею надзирали, изымали у нее ее прибавочный продукт, навязывали ей удобства и опасности денежной экономики. Здесь мы прикасаемся к тайне всей истории Индии: к этой ухваченной у самого основания жизни, которая подогревала и питала гигантское социальное и политическое тело. То была, в совершенно ином контексте, схема истории русской экономики в ту же эпоху.

В свете недавних исследований мы хорошо видим, как эта машина функционировала в зависимости от урожаев, повинностей, государственных податей. Вездесущая денежная экономика была отличным приводным ремнем; она облегчала обмены, множила их число, включая и принудительные обмены. Заслуга такого включения в кругооборот лишь частично принадлежала правительству Великого Могола. Действительно, Индия на протяжении веков была добычей денежной экономики, отчасти в силу факта своих связей со средиземноморским миром, со времен античности познавшим деньги, которые он в некотором роде изобрел и экспортировал в дальние страны. Если верить Л. Джайну⁴²⁰, то Индия будто бы имела банкиров уже в VI в. до н. э., в общем — за столетие до эпохи Перикла. Во всяком случае, денежная экономика пронизала обмены в Индии за многие века до Делийского султаната^*ER.

Важнейшим вкладом последнего стала в XIV в. организация административного принуждения, которое со ступеньки на ступеньку, от провинции к округу, доходило до деревень и удерживало их под контролем. Тяжесть этого государства, его механизм, который в 1526 г. унаследовала империя Великих Моголов, позволяли ему достигать сельского прибавочного продукта и изымать его. Они также способствовали поддержанию [уровня] этого прибавочного продукта и его наращиванию. Ибо в мусульманском деспотизме Моголов была некая доля «деспотизма просвещенного», забота о том, чтобы не убить курицу, несущую золотые яйца, оберечь крестьянское «воспроизводство», расширить обрабатываемые площади, заменить какое-то растение более прибыльным, колонизовать неиспользуемые земли, умножить посредством колодцев и водохранилищ возможности орошения. К чему добавлялись окружение деревни, проникновение в нее странствующих торговцев, рынков близлежащих местечек, даже рынков, созданных для натурального обмена съестных припасов внутри больших деревень или под открытым небом между деревнями, алчных рынков более или менее удаленных городов, наконец, ярмарок, устраиваемых в связи с религиозными празднествами.