Но вот тренировкам приходит конец — нам приказано принять участок 2–го морского полка. Сам полк включается в состав бригады, а его командир майор Таран становится моим заместителем по строевой части.

Николая Николаевича Тарана я знаю давно. Знакомы мне и командиры батальонов его полка — капитан А. А. Бондаренко и майор Ф. И. Запорощенко. Народ это боевой, уже воевали под Николаевом и Очаковом.

Командный пункт Тарана — под самой горой Гасфорта, на которой находится старое Итальянское кладбище— один из грозных «памятников» захватчикам, посягавшим на Севастополь в прошлом веке. От КП до переднего края — всего 200 метров…

— Зато я вижу свой передний край, и никакой снаряд меня не достанет: тут мертвое пространство, — объясняет Таран преимущества такой позиции.

— Так‑то оно так, — говорю я. — Командиру с телефоном можно быть и здесь. А вот управление надо бы отнести назад, на Федюхины высоты.

— Подождем, — советует Ехлаков, — может, удастся фронт отодвинуть на уставное расстояние от КП…

— Можно и подождать, — соглашаюсь я. Начальник штаба тоже не возражает против того, чтобы остаться здесь.

Передний край Таран сдал, а я принял, совершив, как положено, личный его обход.

— Теперь будем принимать противника, — шучу я.

— А как? — совершенно серьезно спрашивает Николай Николаевич.

— Да вот пошлем капитана Харитонова с ротой и начнем приемку.

— Понятно. Только описание противника у меня неточное.

— Ничего, уточним. Недаром же столько тренировались.

Выход за передний край усиленной роты, выделенной в разведку, назначается на 2 часа ночи 15 декабря. Комбат Харитонов лично руководил подготовкой роты и сам с нею пошел. Там, куда ушла рота, сперва совсем тихо. Но вот донеслись автоматные и пулеметные очереди. Слышатся разрывы гранат, заработали минометы…

«Продвинулись на 200 метров, захватили пленного», — доносит Харитонов. А немцы уже взбудоражились перед нашим фронтом так, что только успевай засекать их огневые точки. Это нам и нужно!

Вклинившись в расположение противника, разведрота к утру закрепилась на северо–восточных скатах горы Гасфорта и в лощине между нею и горой Телеграфная. Немцы изо всех сил стараются выбить ее оттуда, ведут интенсивный минометный и пулеметный огонь. Людям Харитонова пришлось залечь и не двигаться весь день. Только к вечеру удалось продвинуть вперед две другие роты.

Считая эту разведку боем успешной, мы, однако, ни 15, ни 16 декабря еще не знали ближайших намерений противника. Между тем наши и его действия оказались в какой‑то мере встречными. Шла своего рода разминка перед схваткой главных сил, которая завязалась очень скоро.

Рано утром 17 декабря весь фронт под Севастополем огласился гулом и грохотом канонады. Со свистом прорезая морозный воздух, тяжелые снаряды проносятся над нами и рвутся позади, в глубине обороны.

Все мы в землянке, разбуженные этим громом, какие‑то мгновения молчим, соображая, что же, собственно, происходит. Разобраться в обстановке помогают артиллерийские наблюдатели.

— Открыла огонь тяжелая батарея у Сухой речки, — докладывает один.

— Вижу вспышки батарей в районе Алсу, — доносит Другой.

— Бьют шестиствольные минометы от деревни Кучки! — кричит в телефонную трубку третий.

Противный скрежет шестиствольных — от него будто выворачивает внутренности — знаком всем. И уже ясно, что это не какой‑то там случайный переполох, когда застрочит вдруг пулемет, откроет огонь одна–другая батарея, а потом все стихает. Громыханье вражеской артиллерии все нарастает, а разрывы снарядов постепенно продвигаются из глубины обороны к переднему краю.

Но вот как‑то по–особому вздрогнула под ногами земля и волной прокатился тяжелый гул.

— Наши открыли огонь, — улыбнулся мрачный до того начарт Альфонс Янович Кольницкий. Старый береговой артиллерист, он сразу узнал свою батарею.

Заговорили и тяжелые орудия артиллерийского полка приморцев.

— Побухают, побухают немцы, да и двинут… — комментирует Ехлаков. — Как там у Бондаренко? Ну‑ка, телефонист!..

Капитан Бондаренко командует первым батальоном бывшего 2–го морского полка. Его наблюдательный пункт — на кладбищенской часовне, и комбат, конечно, после первых же выстрелов поспешил туда.

— Полезли, полезли во весь рост! — слышу вскоре в трубке его голос. — Сейчас я их угощу!

У Бондаренко всегда под рукой станковый пулемет. Он старый стрелок–спортсмен и, когда начинается бой, просто не может не стрелять сам.

Весь наш передний край ощетинился. Еще темно, и фигуры наступающих фашистов кажутся широкими, расплывчатыми, но пули краснофлотцев находят цель. Первые шеренги гитлеровцев валятся, как снопы, на подступах к нашим окопам.

— У Харитонова тяжело, его обходят справа, — докладывает начальник штаба Кернер, не отрывая от уха телефонную трубку. — Просит помочь.

— Бондаренко, слышишь меня? — распоряжаюсь по другому телефону. — Немедленно атакуй во фланг тех, что обходят Харитонова!

Бондаренко понял задачу с полуслова, и его вторая рота вовремя выручила соседа. Но скоро туго приходится ему самому. Лавина фашистов движется прямо к часовне, и одним батальоном их не остановить.

— Пусть все минометы бьют сюда! — просит Бондаренко.

— Я туда, к нему! — крикнул, схватив свой автомат, Ехлаков. За ним выскакивает из землянки и Таран.

Минометный огонь батареи Волошановича и контратака резервной роты, которую повели комиссар с Тараном, останавливают врага. Но с гребня высоты наши все‑таки отошли. Бондаренко сильно это переживает и заверяет меня, что к вечеру вернет прежние позиции.

— Только помогите мне авиацией. Так хорошо можно хлестануть их на горе «илами». Хотя бы два самолета! — умоляет он.

— Попросим, но особенно на это не рассчитывай. Надейся на свои силы, — отвечаю я.

В этот день действительно надо было обходиться своими силами: внимание командования армии приковано к Северной стороне, где враг наносит главный удар. Там и наш третий батальон майора Мальцева. А батальон капитана Гегешидзе — в полку Горпищенко, в долине Кара–Кобя.

Вечером, когда бой стал стихать, в землянке появился начальник политотдела Александр Митрофанович Ищенко.

— Был в первом батальоне, — сообщает он. И, устало опустившись на скамью у стола, вынимает из нагрудного кармана что‑то завернутое в обрывок газеты. Осторожно разворачивает газету, и мы видим партийный билет, залитый не высохшей еще кровью.

— Это кровь заместителя политрука третьей роты Ивана Личкатого, — тихо говорит Александр Митрофанович. — Командир роты был убит. А немцы наседают. Личкатый вышел вперед, поднял винтовку: «За мной, товарищи!» И краснофлотцы, как один, поднялись в атаку. Фашисты не выдержали, повернули назад. А Личкатый все бежит и бежит впереди роты… Потом, когда уже отогнали гитлеровцев, хватились — где же Иван? Нашли его мертвым. Партбилет пробит пулей. Матросы просили меня сохранить его в память о подвиге коммуниста Личкатого.

18 декабря все началось сызнова. С утра — сильнейшая артподготовка, и опять фашисты прут на нас. Мы отбиваемся в основном успешно. Бондаренко, сдержав свое слово, восстановил утраченные вчера позиции. Ему хорошо помог правый сосед — подразделения 109–й стрелковой дивизии.

Только на участке Харитонова обстановка по–прежнему тревожная. Долго о нем вообще ничего не знаем. Потом на КП появляется начальник штаба батальона старший лейтенант Николай Иванович Хоренко. Он дышит прерывисто, лицо почернело, каска надвинута на лоб. Еще не отдышавшись, докладывает:

— Батальон окружен. Связь не работает. Харитонов просит помощи…

Собираем и даем старшему лейтенанту человек сорок. Немного спустя восстанавливается связь, и я слышу спокойный баритон Валентина Павловича Харитонова:

— Зажали нас здорово. Взвод, который прислали, пока выручил, но положение трудное.

— Держитесь! —больше я ничего не мог ему сказать.

Ночью из батальона поступает короткое донесение: