Так прошел весь день, так прошла ночь, бессонная, бесконечная, печальная и безнадежная.

Только под утро сон над нею смиловался и сомкнул ее воспаленные глаза.

Когда она пробудилась, то не могла сразу понять ни где она, ни что с нею, ни сколько времени здесь проспала?

Опомнившись, она позвала горничную.

— Который час, Даша? — спросила она, едва та вошла.

— Уж поздно, Зинаида Николаевна, уж десять минут двенадцатого.

— Я всю ночь не спала.

— Не привыкли на новом месте да дорогою намаялись…

Даша, как приближенная, конечно, все знала, но затрагивать предметы не решалась.

— Прикажете все готовить?

— Да, пора вставать, Даша.

Туалет с омовениями продолжался долго. Не ранее чем через час Миркова была совсем готова.

— Пожалуйте в ту комнату, — предложила горничная, — я там уж и занавесочки отдернула, сейчас чай подадут…

Зинаида Николаевна вошла в гостиную и почти вскрикнула. Яркий свет дня блеснул в ее глазах и заставил ее на мгновение зажмуриться, но через полминуты она уж подходила к одному из окон.

— Зима, — проговорила она. — Сколько снегу выпало…

— И на санках извозчики появились, — весело, как бы ободряюще отозвалась из спальни Даша.

Зинаида Николаевна занялась чаем. Вчерашние думы улеглись, но она теперь была занята одною мыслью и, когда покончила со своим первым завтраком, позвала:

— Даша!

— Что прикажете, Зинаида Николаевна?

— Меня никто не спрашивал?

— Никто-с, а вот только так я слышала, будто Иван Александрович Хмуров еще вчера вечером в Москву уехали.

— Уехал? — переспросила она, и молнией в уме ее сверкнула мысль: "Значит, виновен, бежал!"

Красивая голова ее поникла в грустной думе, но вдруг она энергично встала и сказала прибиравшей горничной:

— Дай мне ротонду и позвони, чтобы мне хорошие сани наняли, я хочу прокатиться.

Садясь в сани, она только сказала кучеру неопределенно:

— Поезжай прямо. — А когда они отъехали, прибавила: — Поезжай в русскую православную церковь, все равно в какую.

В храме Господнем, у подножия священного алтаря, перед ликом Богоматери, она преклонила колена.

Долго и горячо молилась. Взывала о спасении от соблазна, о защите, об укреплении скорбного духа своего и молила даже о прощении, об исправлении того, кто ей и другим причинил столько горя.

Постепенно волнение улеглось, тихо и безропотно катились слезы по ее щекам: она с верою и надеждою на исцеление приложилась к святыням и вышла.

А на улице ярко сияло солнце и чистый, только что выпавший снег сверкал от его лучей, словно усыпанный мириадами алмазов.

XXXI

В МОСКВЕ

Всю дорогу раздумывал Хмуров о том, как-то и скоро ли его рассчитают в страховом обществе?

Он решил по возможности избегать каких-либо встреч со старыми знакомыми, вполне понимая, что кружок, в котором он вращался до своей поездки в Варшаву, должен был знать о происшедшем у него с Мирковой разрыве, а также и о причинах, его вызвавших. Но Ивана Александровича не мучила мысль о предстоящем стыде при встрече с кем-либо из них, так как оправдания себе он бы всегда нашел.

Нет.

Его пугала необходимость сидеть почти взаперти в каком-либо номере гостиницы или меблированных комнатах и выжидать там, пока в обществе дело его пройдет через все неизбежные формальности.

Он ненавидел скуку, был всегда врагом одиночества, зная, как и чем заполнить свободное время.

Но на этот раз надо было суметь пожертвовать несколькими днями скуки для будущих радостей, и оставалось только примириться с неизбежностью.

По приезде в Москву он не отправился в прежние номера, а выбрал себе временным местом проживания еще более скромные комнаты, где-то в переулке, и тотчас же отдал свой вид в прописку.

Однако в этот день он никуда не вышел, а, послав накупить себе всяких газет в качестве умственной пищи и развлечения да всякой еды в качестве пищи более насущной, он так и скоротал вечер у себя в номере.

От скуки пробовал он заговорить с прислуживавшим человеком, но тот либо достаточно намаялся за день, либо вообще был не из болтливых и ничего интересного передать не сумел. Сколько ни расспрашивал его Хмуров, кто рядом стоит, есть ли хорошенькие постоялицы да, главное, одинокие, — толку, от него он не добился, ибо тот твердил одно:

— Бывают, конечно, и одинокие, а то и вдвоем муж с женою живут.

Так он его и отпустил.

Но зато на другое утро Иван Александрович уже к десяти часам был в полном блеске.

Безукоризненно одетый, причесанный, слегка надушенный, ждал он времени, когда считал удобным отправиться заявить о своих правах.

Как ни жгло его нетерпение, он на этот раз опять-таки выдержал характер и вышел из дома только в одиннадцать.

До помещения, занимаемого конторой страхового общества, было недалеко: Хмуров даже с умыслом поселился в этом переулке, чтобы не ездить по городу и избегнуть, таким образом, нежелательных встреч.

Он прошел пешком и через пять минут снимал в передней пальто.

Там хотя и видели его впервые, но приняли любезно.

Он спросил:

— К кому бы мне обратиться по делу страхования жизни одного друга моего в обществе "Урбэн"?

Высокого роста господин, уже седой, в золотых очках, встал:

— Чем можем служить?

— Я могу переговорить с вами?

— Пожалуйста, сейчас еще никого нет, но я секретарь здешний, и если вам будет угодно, то я всецело к вашим услугам.

Хмуров невольно осмотрелся кругом. Присутствие еще двух лиц — конторщика и кассира — его несколько стесняло: он предпочел бы говорить с глазу на глаз. Это тотчас же подметил секретарь и предупредительно предложил:

— Не угодно ли пройти дальше. Вот сюда попрошу вас, в кабинет нашего главного представителя по Московскому округу.

Когда оба они уселись, Хмуров достал принесенные с собою бумаги и положил их перед собою на стол.

— У вас был застрахован, — начал он, — в сумме шестидесяти тысяч некто Илья Максимович Пузырев.

— Совершенно верно, — подтвердил секретарь. — Страхование состоялось всего месяца два тому назад.

— Да, приблизительно. Но теперь Илья Максимович Пузырев скончался…

— Как скончался?

— Вас это удивляет?

— Признаюсь, чрезвычайно. Я видел его неоднократно у нас в конторе; он производил на меня впечатление человека совершенно здорового, да по освидетельствовании двух наших докторов оказался действительно таковым.

— Тем не менее факт несомненен, — совершенно спокойно отозвался Хмуров. — Впрочем, я явился к вам со всеми документами. — Он что-то искал в бумагах и вскользь еще заметил: — Часто самые с виду крепкие организмы в случае болезни сваливаются вдруг. И пословица говорит: "Скрипучий дуб два века живет", а тут как раз наоборот.

— Вам, конечно, известно, от какой болезни он умер? — полюбопытствовал секретарь.

— Да, известно. Но лучше всего вам на это может ответить свидетельство местного врача.

— Вы говорите, где он скончался?

— В Крыму, в Ялте. Но позвольте, пожалуйста, по порядку. Вот полис страхового общества "Урбэн" с бланковой надписью умершего, почерк которого вам должен быть известен и без нотариального засвидетельствования, и, насколько я слышал, этого достаточно для получения мною денег; но на всякий случай я захватил всю корреспонденцию умершего, все его письма ко мне за последние два месяца… Если будет угодно?..

— Нет, помилуйте, зачем же?

— А вот удостоверение врача о смерти Пузырева с подробным изложением болезни.

— Позвольте, пожалуйста.

Пока секретарь пробегал глазами этот документ, Иван Александрович уже держал в руках еще какие-то бумаги.

— А вот, — сказал он, — письмо и телеграмма того лица, у которого он жил в Крыму.

— Ваш знакомый?

— Нет. Понятия не имею, и даже, кроме фамилии, мне ничего неизвестно. Не могу вам сказать, кто он, чем занимается. Знаю только, что домовладелец в Ялте. Фамилия его Любарский. По адресу его дома писал я покойному.