ВЕЛИЧКО НЕШКОВ

НАСТУПЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

В начале мая в Лозен прибыла 2-я рота полка. И уже в первые дни в классных комнатах начальной школы, где она расположилась, распространился, как всегда бывает в казармах, запах пота, сапог, оружейного масла и нафталина.

Неожиданное появление военных вызвало в селе беспокойство, которое усиливалось поведением командира роты поручика Игнатова. Крепко сбитый, подвижной, со скуластым матовым лицом, он смотрел на всех с подозрением и недоверием. Проходя мимо корчмы или кооперативного магазина, где обычно по вечерам собирались пожилые крестьяне, он осматривал их молчаливо, как будто они все до одного были в чем-то виноваты. Однако его появление служило им поводом для разговоров. Стоило ему немного отойти, как бывшие солдаты сразу начинали говорить, перебивая один другого.

— Ты только посмотри! Кто бы мог подумать, что фельдфебель Игнат сможет выучить такого сына! — говорил кто-нибудь из крестьян.

— Так уж и выучил! Яблоко от яблони недалеко падает. Игната люди прокляли, и сын его, наверное, не лучше, — подхватывал другой.

— Знаю я Игната, сват, досталось мне от него. Бывало, не дай бог вернуться из отпуска с пустыми руками и встретить его пьяного — беги куда глаза глядят. Только однажды он получил по заслугам от Гешо Моллова. Тот его в канцелярии батареи обработал так, что у него живого места на спине не осталось. А пожаловаться начальству Игнат не посмел.

— Да как же жаловаться-то? Стыдно быть посмешищем, ведь его-то избил солдат, хотя он этого и заслужил.

— Совсем другой человек — Кирчо Слановский, подпоручик, сын Илии Слановского!

— Да разве их можно сравнивать?! Подпоручик — свой человек. А приветливый какой! Встретишь его — остановится, поговорит. За нашей учительницей Кирчо ухаживает.

Никто из этих обыкновенных людей не знал, сколько ненависти накопилось в душе Игнатова против них. Детство его прошло безрадостно: достатка в доме не было. Отец, сломленный казарменной муштрой, наводил порядок среди многочисленной семьи своими большими медвежьими лапами и жестким кожаным ремнем.

В старших классах гимназии Игнатов донашивал переделанные военные куртки отца, но это его не смущало. Он сторонился бедных учеников и всячески пресмыкался перед сыновьями богачей и офицеров. Уже в те годы в его душе накопилась ненависть к близким отца, которых он презирал за их низкое происхождение. Став офицером, он испытывал истинное удовольствие, когда богатые и сильные разговаривали с ним или принимали его в своей среде как равного.

По приказу Игнатова учительская комната была приспособлена под канцелярию роты. Здесь у окна, затемненного ветвями огромного дерева грецкого ореха, Слановский поставил свою походную кровать. Игнатов не разрешил ему подыскать квартиру в селе под тем предлогом, что в роте постоянно должен находиться офицер. На самом же деле Игнатов считал, что здесь за Слановским будет удобнее наблюдать.

Так и потянулись длинные, серые, однообразные дни, нарушаемые только тревожными слухами о том, что то в одном, то в другом месте появлялся партизанский отряд Чугуна…

Через две недели после размещения роты в Лозен прибыл офицер разведки подпоручик Манев с задачей проверить политическую благонадежность личного состава роты.

В тот день с ротой был Слановский, а Игнатов остался с Маневым в канцелярии. Хотя Игнатову и не нравилась холодная надменность русого подпоручика с быстрыми лисьими глазами, его белое юношеское лицо и кокетливо-вызывающая родинка на левой щеке, он старался быть любезным и внимательным с этим генеральским сынком и одним из любимцев полковника Додева.

Через открытое окно в канцелярию веяло приятной прохладой. Воздух был напоен пьянящим запахом луговых цветов. Слановский поставил в стеклянную банку букет из синих васильков и нескольких ярко-желтых цветков донника. Над банкой летала пчела, садилась на цветы, жужжала над ухом у Игнатова, пыталась вылететь в окно, чтобы избавиться от раздражавшего ее табачного дыма. Игнатов в раздражении выхватил носовой платок и ударил им по пчеле. Она упала на пол, и тогда он брезгливо раздавил ее ногой.

Манев расстегнул куртку и искоса посмотрел на Игнатова. Его нервозность доставляла ему удовольствие.

— Кажется, вы ее раздавили?

— Да, противная тварь! Две недели назад одна так ужалила меня в руку, что вскочил вот такой волдырь, — показал он свою широкую ладонь.

Игнатов не любил цветов, раздражало его и сентиментальное пристрастие к ним Слановского. Нервным движением он взял банку и переставил ее со стола на подоконник.

— Не выношу этот мусор, — сказал он.

— Приступим к делу, господин поручик, — начал Манев, принимая сразу холодный и важный вид, будто собирался допрашивать Игнатова. — Командир полка хочет знать, с какими людьми ему предстоит работать в дальнейшем. Надо вовремя почистить личный состав. Полагаю, что вы всех знаете как свои пять пальцев.

Игнатов немного помолчал. Между его бровями легла изломанная морщинка — знак скрытого недовольства.

— Не понимаю, чего вы хотите. — Он поднял голову. — Здесь фактически только один офицер — подпоручик Слановский, два других — фельдфебели-курсанты. О солдатах что сказать — они молчат.

— Ясно, — сдержанно усмехнулся Манев. — А что вы знаете о Слановском?

Игнатов ответил не сразу. Он не ожидал такого вопроса и не был готов к нему. Остановив свой холодный взгляд на Маневе, он пытался угадать его мысли.

— Что сказать? — наконец процедил он сквозь зубы. — Впервые я увидел Слановского, когда он прибыл в роту.

— Каково его настроение? — спросил Манев.

Игнатов забарабанил пальцами по коробке от сигарет и неопределенно пожал плечами. Он едва сдерживал гнев. Подпоручик не спрашивал его, а допрашивал. Если бы Манев не был генеральским сыном, офицером разведки, самым близкий и доверенным человеком полковника Додева, Игнатов вообще не стал бы с ним разговаривать. А сейчас поручик должен был угождать ему и делать вид, что полностью понимает и одобряет миссию Манева.

— Видите ли, Манев, — попытался он показать свою полную преданность, — от меня трудно скрыться даже самому опытному конспиратору. Вы спрашиваете, что он за человек. Я очень внимательно слежу за ним, но до сих пор ничего предосудительного за ним не заметил. И все же что-то мне в нем не нравится: очень уж сдержан и сторонится меня. Нет в нем ненависти. Я не слышал, чтобы он ругал и проклинал предателей.

— Не кажется ли вам, что он им сочувствует? — спросил Манев.

— Черт его знает! Но если у него и есть что на уме, то меня ему не удастся провести, — ответил Игнатов.

— Письма получает?

— Два письма. Прочел их, ничего особенного.

— Поддерживает ли он связи с местными людьми?

— Мы, как говорится, только что сюда прибыли. Правда, я заметил, что уже несколько вечеров он прогуливается с одной здешней девицей.

— Кто она, дитя деревни?

— Да. Учительница.

— Интересно, — неопределенно усмехнулся Манев. — Пока оставьте их и не трогайте, пусть дружат.

— Манев, если есть что-то серьезное, скажите мне, — низко склонившись над столом, он подобострастно следил за каждым движением подпоручика, — я с ним разделаюсь в два счета.

— Конечно, если понадобится.

— С учительницей они дружат уже несколько лет.

— А она коммунистка? — спросил Манев.

— Да. Прикажите, и я вырву у нее какие хотите показания и признания! — воскликнул Игнатов.

— Всему свое время. А сейчас закончим со Слановским. Известно ли вам, что Чугун и его ближайшие бандиты — все из Камено-Поля?

— Да. Я несколько раз говорил со Слановским об этом. Он говорит, что у него с ними нет ничего общего.

— Если бы так, — многозначительно усмехнулся Манев. — У них есть офицер запаса, который, как фельдфебель-курсант, к сожалению, отслужил свой срок в нашем полку. Полковник Додев предлагал ему даже остаться в армии до конца войны.